Из повести-воспоминания «Речка-судьба»

ПЕСНЯ О РОДНОМ ПОСЕЛКЕ

У меня в руках тоненькая, пожелтевшая от времени брошюрка. На обложке вверху рисунок. На нем изображен только что построенный в Сузуне вокзал и выходящий из леса тепловоз. Ниже красными буквами выведено: «Двухсотлетию основания Сузуна посвящается». Еще ниже крупным шрифтом начертано: «Музыка Сузуна». «Сборник песен местных авторов».

Бережно и с волнением я переворачиваю обложку и читаю: «30 января 1964 года исполнилось 200 лет со дня основания нашего поселка. В честь этого события редакция газеты «Новая жизнь» провела конкурс на лучшую песню о Сузуне. В результате в районе появились свои мелодии, своя музыка…» Затем идут сведения об авторах. Десять фамилий, и среди них мы с братом.

«Заволокин Александр Дмитриевич – в 1961 – 1964 годах был музыкальным работником в районном Доме культуры… За песню «Сузун, мой поселок родной», посвященную 200-летию Сузуна, А.Заволокину жюри конкурса присудило первую премию с вручением памятного листа. В настоящее время он служит в армии, в ансамбле песни и пляски. Лауреат Всероссийского смотра художественной самодеятельности, посвященного 50-летию советской власти».

«Заволокин Геннадий Дмитриевич – бывший баянист районного Дома культуры. В настоящее время учится в Новосибирском музыкальном училище. Совместно со старшим братом А.Заволокиным создал песню «Только в Сибири такая зима».

Раньше я не придавал какого-либо значения этой книжице, порой даже стеснялся показывать ее друзьям. Но прошло время, и она стала мне дорога. Как можно забыть те далекие «берега детства», юности, те минуты радости и счастливого вдохновения, когда писались эти первые в жизни песни!..

В январе 1964 года меня пригласили в редакцию районной газеты «Новая жизнь», и заместитель редактора Виктор Степанович Зотычев сказал: «Вот что, Александр, к нам в редакцию прислал стихи о Сузуне Виктор Кузнецов из села Шарчино. Мы решили попросить тебя написать на них песню. У нас уже есть несколько песен к юбилею Сузуна, но хотели бы задействовать и тебя».

Редакция находилась на правом берегу Сузунки, а мы жили в новом доме – на левом. Чтобы перейти речку (а зимой ходили напрямую по льду), нужно было подняться на один яр-крутояр, затем забраться на другой берег, такой же высокий. И вот бегу я, как сумасшедший, по поселковой улице. Воздух морозный, солнышко на закате, сосновый бор огнем горит, а в душе музыка звучит.

Поднялся я на первый яр, оглянулся – вот она моя родная сторона, родная половиночка моего древнего поселка! Хорошо! Сердце радуется – стучит, стучит… Перебрался я через реку, поднялся на противоположный крутояр и опьянел. Вот она, моя вторая половиночка. Родина!.. Дух захватило. Печечки топятся, дымочки живые над крышами расползаются, переливаются… Не помню, как я добежал до дома, как складывал мелодию. Помню только, что песня у меня созрела еще до того, как я сел за инструмент.

Сосен задумчивых кроны,

Звуки рабочего дня –

Все мне здесь с детства знакомо,

Все здесь волнует меня.

ПРИПЕВ: Вечно стоишь ты зеленый,

В молодость нашу влюбленный,

И летом, и белой зимой.

Нашей мечтой окрыленный –

Сузун, мой поселок родной.

На праздничном юбилейном концерте на сцене Дома культуры прозвучала песня «Сузун, мой поселок родной». Пел ее сводный хор в сопровождении оркестра. После окончания концерта вручили мне памятный лист и конвертик. В конвертике был мой первый творческий гонорар – двадцать рублей.

НЕСКОЛЬКО СЛОВ НА ПРОЩАНИЕ

В июне 1997 года навестили мы с Геннадием родной Сузун. Были на речке Сузунке, в устье ее, где когда-то рыбачили, на Оби. Снимали передачу, посвященную 60-летию Новосибирской области. Пришли на нашу съемку земляки: друзья, знакомые, соседи. Они постарели, а поселок преобразился, помолодел. Появилось много новых построек. Не изменилась только речка Сузунка.

Здравствуй, старенький дом

И отцовский покос,

Где ходил босиком

Среди радуг и гроз.

Затуманит меня

Дальней юности дым.

Здесь всегда буду я

Молодым, молодым.

Не пытайся понять,

Что такое Сибирь.

Не вместить, не объять

Эту даль, эту ширь.

И гармошка, маня,

Запоет у реки –

Вы простите меня,

Земляки, земляки.

Бежит-течет шептушка-реченька – реченька-чистюлька, речка-судьба. Бежит в новые века. И живут по берегам ее люди, добрые мои земляки-сузунцы. Чистые их сердца, светлые души останутся в моей памяти навсегда. Мира вам и благоденствия, дорогие земляки! Солнышка вам, веры и любви! Живите долго!    

Из книги «Живая паутинка»

РОДНАЯ СТОРОНА

Самолет приземлился на родной сузунской земле. Поспешно обменял городских пассажиров на сельских. Чихнул раз, другой и затрясся от взревевшего двигателя. На повороте слегка покачнулся, махнул крыльями, разбежался и улетел. А я остался на «зеленой палубе земного корабля» Сузунского аэропорта. Летное поле – небольшой пятачок, опушка. Прилепилось оно с одной стороны к лесу, с другой обрезано речкой Сузункой. Летают сюда только «Ан-2». За мой век сменилось много видов и типов самолетов. Не изменился лишь «Ан-2». Прочно вошел в наш быт. Удобный, неприхотливый, скромный сельский труженик.

Так не с него ли, с «Аннушки», и с этого Сузунского аэродрома начинались у меня и моих сверстников первые шаги: большие и малые жизненные пути-дороги, встречи и расставания, волнения и радости?..

Сколько их, таких «земных кораблей с зелеными палубами», разбросано по России: простых, приветливых и таких нужных людям!

Радовался я и восхищался краями южными, краями северными, но только ты, родная сторона, всех ближе мне и дороже. Твои частушки, говор, песни и души людские – все это крепко сидит в моем сердце, волнует его и трогает до боли.

Не разлюбить мне тебя и не разлучиться никогда, край мой отчий, земля моя, у которой такое строгое и нежное, как подснежник, красивое имя – Сибирь!

Родная сторона! Ты для меня все: надежда, радость, мечты…

ЗА ОБЛЕПИХОЙ

Осень заняла у лета тепла. Днем стояла жара. Ослепительно горело солнце, хотя дни стали заметно короче и по утрам появились первые заморозки.

В бору от спелости пухла крупная бордовая брусника. По берегам Оби, обочь огромных развесистых ветел, набиралась соком оранжевая облепиха.

Брусники мы набрали целую кадушку. Мать ее заливает водой. Так она у нас остается в зиму, замерзая в кадушке. Выйдешь зимой в кладовку, надолбишь мороженной брусники и попиваешь потом чаек – замечательно! Особенно после баньки.

Клубники мы тоже накосили, можно сказать, сполна, прямо на лугах. Косишь траву и тут же в скошенных рядах выбираешь ягоду. Есть в Сузуне такие ягодные покосы.

А о грибах говорить нечего. Никто у нас за ними специально не ходит. Все делается попутно: идешь с пашни – грибы, идешь с покоса – грибы. Мать в лес отгонит теленка, идет обратно, а у нее уж полон фартук скользких маслят, тупогубых обабков.

Сегодня собрались мы с мамой за облепихой. Она впервые в жизни поехала за ней. Все ей было некогда: четверо детей, огород, вечные домашние хлопоты. Отец дал нам лошадь. Он работал в леспромхозе, и за ним был закреплен конь, звали его Голубко. Мы запрягли его в ходок и налегке покатили к Оби. Сначала дорога шла лесом, а затем мы выехали на колхозное хлебное поле.

– То ли хлеб? – не веря своим глазам, спросила мама.

– Пшеница. Верх-Сузунская, колхозная. Ты ведь здесь и не была-то ни разу. Здесь хорошо. Посмотри, мама, какие здесь сосны!

Эти сосны-одиночки в хлебном поле всегда мне напоминали картину Шишкина «Рожь». Мама ничего не ответила. Она изменилась в лице, задумалась, ушла в себя. Видно, этот простор, хлебное золото и бесконечный голубой небосклон сильно волновали ее.

Дорога в лесу казалась широкой, и вся была на виду; она просматривалась и впереди и сзади. На поле же совсем другое дело. Она стала узенькой и убежала от меня тоненькой ниточкой насовсем. Небо распахнулось все без остатка. Солнце увеличило свою мощь, а наша повозка и Голубко – все уменьшилось на поле. Кряжистые, разлапистые сосны могуче возвышались то с одной, то с другой стороны дороги. Крупные смолистые ветви слегка покачивались на ветру, приветствовали и провожали нас в путь. И хлеба на этой земле родятся такие же богатые, тучные, литые.

Лес и поле. Я всегда разделял эти два понятия. Разные у меня возникали ощущения. Лес – это что-то общее, более доступное для человека, естественное от природы, дикорастущее. А вот колхозное поле, хлеб – государственное, драгоценное и неприкосновенное.

– А ну-ка, сын, останови коня, дай я немного пройдусь!

Я остановил Голубка. Мать слезла с ходка и пошла вперед по дороге. Она немного прошла, потом резко повернула в поле. И тут же опустилась на колени.

– Мама, что с тобой? – подбежал я к ней.

На глазах у мамы были слезы. Она трогала руками колосья, обнимала их, гладила и чуть слышно приговаривала:

– Хлебушко! Батюшка!

У меня подступил комок к горлу. Я не знал, что делать. Я и понимал и не понимал маму. Во всяком случае, не ожидал такого поворота. Я молчал, и еще долго мы молчали потом, собирая облепиху.

Мама радовалась. Она отдыхала от домашних забот.

День стоял чудесный, солнечный. С Оби тянуло речной свежестью, а из корзин пахло пряной облепихой. И я, как бы между прочим, спросил маму:

– Ты почему сегодня плакала?

– Ой, не говори, сынок! Как увидела поле, колосья – сердце мое зашлось. Я ведь с детских лет на Алтае хлеб убирала. В двенадцать годов снопы вязала. Жнейка еще чуть слышно тарахтит на одном конце поля, пока другой конец пройдет – я уже восемнадцать-двадцать снопов завяжу. По девяти снопов суслоны ставили. Эх, красота! Стоят как солдатики! Зерно в снопах так выстоится, до того высохнет – на зуб не возьмешь. Потом на ток свозили, в клади клали и в молотилку… Тут заплачешь… С детства я к нему приучена была.